—Дон, я согласен, что ты прав, и жизнь действительно может быть интересной или скучной, или такой, какой мы сами решаем ее сделать. Но даже в лучшие времена я никак не мог понять, зачем мы вообще здесь. Расскажи мне об этом.

Мы как раз проходили мимо хозяйственного магазина (закрытого) и кинотеатра (открытого, в нем показывали вестерн “Барт Кассиди и Санданс Кид”), но вместо ответа он остановился.

—Деньги у тебя есть?

—Навалом. А что?

—Пойдем в кино, — предложил он. — Идешь?

—Не знаю, Дон. Ты иди. А я пойду к самолетам. Не люблю надолго их бросать без присмотра. — Что это вдруг ему приспичило в кино?

—С самолетами все в порядке. Пойдем в кино.

—Но оно уже началось.

—Ничего, немного опоздаем.

Он уже покупал себе билет. Я вошел за ним в темный зал, и мы сели сзади. Народу было немного, человек пятьдесят.

Вскоре я забыл, зачем мы пришли, и увлекся фильмом, который я всегда считал просто классическим, я его смотрю вот уже третий раз. Время в зале начало растягиваться и закручиваться в спираль, как это всегда бывает, когда фильм хорош; сначала я смотрел его, отмечая технические детали... как построена каждая сцена, как она переходит в следующую, почему она идет сейчас, а не потом. Я старался смотреть фильм с этой точки зрения, но увлекся им и все забыл.

В тот момент, когда на экране Батч и Санданс были окружены со всех сторон боливийской армией, почти в самом конце, Шимода тронул меня за плечо. Я наклонился к нему, не сводя глаз с экрана, думая, что он мог бы и потерпеть со своими замечаниями.

—Ричард?

—Да?

—Зачем ты здесь?

—Это хороший фильм, Дон. Тише. — Батч и Санданс, истекая кровью, говорили о том, почему им надо отправляться в Австралию.

—А чем он хорош? — спросил он.

—Мне интересно. Тихо. Я потом скажу.

—Отключись от него. Приди в себя. Это все иллюзии.

Мне надоело.

—Дональд, еще пару минут, и мы с тобой будем говорить сколько захочешь. Но дай мне досмотреть кино, ладно?

Однако он снова прошептал громко и настоятельно:

—Ричард, зачем ты здесь?

—Слушай, я здесь потому, что ты попросил меня прийти сюда!

Я отвернулся и попытался досмотреть конец.

—Но ты не обязан был идти, ты мог сказать: “Нет, спасибо”.

—Мне нравится этот фильм. — Сидящий спереди повернулся и смерил меня взглядом. — Дон, мне нравится этот фильм, это что, плохо?

—Нет, все в порядке, — сказал он, и до самого конца больше не проронил ни слова.

Мы вышли из кино, прошли мимо свалки старых тракторов и направились в темноту, где на поле нас ждали самолеты. Собирался дождь. Я думал о том, почему он так странно вел себя в кинотеатре.

—Ты ведь все делаешь непросто, Дон?

—Иногда.

—Но почему тогда этот фильм? Почему ты вдруг захотел, чтобы я посмотрел “Санданс”?

—Ты задал вопрос.

—Да. Ты можешь на него ответить?

—Вот мой ответ. Мы пошли в кино потому, что ты задал вопрос. Этот фильм был ответом на мой вопрос.

Он смеялся надо мной, я знал это.

—А о чем я тебя спросил?

Наступила долгая и мучительная пауза.

—Твой вопрос, Ричард, заключается в том, что даже в самые лучшие времена ты не мог понять, зачем мы здесь.

Я вспомнил.

—И этот фильм был мне ответом.

—Да.

—Да?

—Ты не понял, — сказал он.

—Нет.

—Это был хороший фильм, — сказал он, — но самый распрекрасный фильм в мире все равно лишь иллюзии, не так ли? На экране ничего не движется, так только кажется. Свет становится то ярче, то темнее, а нам кажется, что на плоском экране, установленном в темноте, есть движение.

—Пожалуй, все так. — Я начинал понимать.

—Люди, все те, кто ходит на фильмы, зачем они приходят, если это всего лишь иллюзии?

—Ну, это развлечение, — сказал я.

—Им интересно. Правильно. Раз.

—Они могут чему-нибудь научиться.

—Отлично. Все так. Новые знания. Два.

—Фантазия. Можно уйти от проблем.

—Это развлечение. Раз.

—Технические причины. Посмотреть, как сделан фильм.

—Учеба. Два.

—Уйти от скуки.

—Уход. Ты уже говорил.

—Общение. Быть вместе с друзьями, — сказал я.

—Причина, чтобы пойти, но цель не фильм. Все равно это развлечение. Раз.

И чтобы я там ни предполагал, все укладывалось в эти две причины; люди смотрят фильмы ради забавы, или ради новых знаний, либо ради того и другого вместе.

—И фильм — это вроде как наша жизнь, правильно, Дон?

—Да.

—А тогда почему некоторые выбирают плохую жизнь, как фильм ужасов?

—Они не просто приходят на фильм ужасов ради забавы, они с самого начала знают, что это будет ужасный фильм, — ответил он.

—Но почему?

—Ты любишь фильмы ужасов?

—Нет.

—Но некоторые ведь тратят уйму денег и времени на то, чтобы посмотреть ужасы или дурацкие мюзиклы, которые другим кажутся скучными и пустыми? — он дал мне возможность ответить на этот вопрос.

—Да.

—И ты не обязан смотреть их фильмы, а они не обязаны смотреть твои. Это называется словом “свобода”.

—Но почему людям хочется, чтобы их пугали или нагоняли на них тоску?

—Потому, что они думают, что заслужили это за то, что сами пугали кого-то, или им нравится чувство возбуждения, сопутствующее страху, а может быть, они уверены, что все фильмы просто обязаны быть такими тоскливыми. Можешь ли ты поверить, что большинство, по причинам достаточно веским для них, получают искреннее удовольствие от уверенности, что они беспомощны в своих собственных фильмах? Нет, ты не можешь поверить.

—Нет, не могу.

—Пока не поймешь это, ты будешь продолжать удивляться, отчего некоторые несчастливы. Они несчастны потому, что сами решают быть несчастными. Ричард, это так!

—Гм.

—Мы — задорные и озорные существа, веселые дети Вселенной. Мы не можем умереть, и нам, как и иллюзиям на экране, никто не может повредить. Но мы можем поверить в то, что нам очень плохо, и представить это в самых ужасающих и мучительных подробностях, на какие только способны. Мы можем поверить в то, что мы мертвы, что нас убивают, или что сами кого-то убиваем, и что мы — лишь пешки в борьбе милостивой Судьбы и Злого рока.

—У нас много жизней? — спросил я.

—Сколько фильмов ты посмотрел?

—Ага!

—Фильмы о жизни на этой планете, о жизни на других планетах; все что имеет пространство и время — лишь фильм и иллюзии, — сказал он. Но пока что в наших иллюзиях мы можем многому научиться и неплохо позабавиться, правда?

—А как далеко ты проводишь эту аналогию с фильмами?

—А как далеко тебе бы хотелось? Ты сегодня посмотрел фильм отчасти оттого, что я хотел его посмотреть. Многие выбирают себе жизнь потому, что им нравится быть и работать вместе с друзьями. Актеры из сегодняшнего фильма и раньше играли вместе — “раньше или позже” — это зависит от того, какой фильм ты посмотрел первым; ты даже можешь видеть их на разных экранах одновременно. Мы покупаем себе билеты на эти фильмы, платя за вход своим согласием поверить в реальность пространства и реальность времени... Ни то, ни другое не истинно, но тот, кто не хочет заплатить эту цену, не может появиться на этой планете, или вообще в любой пространственновременной системе.

—А есть такие люди, которые совсем не имели жизней в пространстве-времени?

—А есть такие люди, которые совсем не ходят в кино?

—Понял. Они учатся иначе?

—Ты прав, — сказал он, довольный мною. — Пространство-время — это довольно примитивная школа. Но многие держатся этой иллюзии, даже если она и скучна, и они не хотят, чтобы в зале зажгли свет раньше времени.

—А кто сочиняет эти фильмы, Дон?

—Ну не странно ли, как, оказывается, мы много знаем, если начнем спрашивать самих себя, а не других? Кто сочиняет эти фильмы, Ричард?

—Мы сами, — сказал я.

—А кто играет?

—Мы.

—А кто оператор, киномеханик, директор кинотеатра, билетер, кто смотрит за всем этим? Кто волен выйти из зала в середине или в любое время, изменить, когда захочет, весь сценарий, кто волен смотреть один и тот же фильм снова и снова?

—Давай-ка думать, — сказал я. — Любой, кто захочет?

—Ну, не достаточно ли тут для тебя свободы? — спросил он.

—И поэтому фильмы так популярны? Потому, что мы инстинктивно знаем, что они так схожи с нашими жизнями?

—Может быть, и так, а может быть, и нет. Да это и не важно. А что представляет собой кинопроектор?

—Наш мозг, — сказал я. — Нет. Воображение. Это — наше воображение, как бы его ни называли.

—А что такое сам фильм? — спросил он.

—Вот этого я не знаю.

—То, что мы согласны допустить в наше воображение?

—Может быть и так, Дон.

—Ты можешь держать бобину с фильмом в руке — он весь тут: начало, середина, конец — все сжато в одну секунду или в одну миллионную долю секунды. Фильм существует вне времени, записанного на нем, и если ты знаешь, что это за фильм, ты знаешь, в общих чертах, что там должно случиться, еще до входа в кинотеатр: там будут битвы и волнения, победители и побежденные, любовь и несчастье, ты знаешь, что все это произойдет. Но для того, чтобы тебя захватил и унес этот фильм, для того, чтобы полностью насладиться им, тебе надо вставить его в проектор, и прокрутить через объектив кадр за кадром; для того, чтобы погрузиться в иллюзию, обязательно необходимо пространство и время. Поэтому ты и платишь свою монетку, и получаешь билет, и устраиваешься поудобнее, и забываешь о том, что происходит за стенами кинозала, и кино для тебя начинается.

—Никто на самом деле не страдает? Вместо крови — лишь красная краска, а слеза от лука?

—Нет, это настоящая кровь, — сказал он. — Но, судя по тому, как это влияет на наши истинные жизни, это все равно, как киношная кровь из кетчупа.

—А реальность?

—Реальность божественно индифферентна, Ричард. Матери все равно, какую роль играет ее дитя в этих фильмах: один день он “злодей”, другой день — “сыщик”. Абсолют даже не знает о наших иллюзиях и играх. Он знает только Себя, и нас в своем подобии, совершенных и законченных.

—Я не уверен, хочу ли я быть совершенным и законченным. Расскажи о скуке...

—Взгляни на небо, — сказал он, — и от столь резкой перемены темы я невольно взглянул на небо. Там, высоко-высоко, летели перистые облака и восходящая луна серебрила их края.

—Прекрасное небо, — сказал я.

—Оно совершенно?

—Конечно, Дон. Небо всегда совершенно.

—Ты хочешь сказать: несмотря на то, что небо меняется каждую секунду, оно всегда совершенно?

—Ура, я молодец. Да?

—И море всегда совершенно, и тоже всегда меняется, — сказал он. — Если бы совершенство было застоем, то рай был бы болотом. А Абсолют тебе вовсе не болотный кулик.

—Постоянно меняющееся совершенство. Да. Согласен.

—Ты согласился с этим уже давным-давно, если уж говорить о времени.

Мы шагали по дороге, и я спросил:

—Дон, а тебе не скучно оставаться только лишь в одном измерении?

—А я что, остаюсь только в одном измерении? А ты?

—Почему все, что я ни скажу, неправильно? Я думаю, что занялся не своим делом.

—Может, лучше займешься торговлей недвижимостью? — подсказал он. — Ну ладно, я пошутил, — сказал я. — Не надо мне будущего. И прошлого. Я уж скорее стану добрым и старым Мастером Мира Иллюзий. Похоже, на это уйдет где-то неделя?

—Ну, Ричард, я надеюсь, что не так долго!

Я пристально посмотрел на него, но он не улыбался.